Глава Total оценивает перспективы работы в России

В начале лета среди участников проекта по разработке газового Штокмановского месторождения наметился конфликт. Крупнейший акционер проекта «Газпром», Total и менеджеры компании-оператора Shtokman Development AG (SDAG) разошлись во взглядах на технологическую схему разработки месторождения. SDAG предлагает двухфазную схему с обработкой газа на берегу, а монополия — монофазную с частичной переработкой на платформе в море. Гендиректор ООО «Газпром добыча шельф» Александр Мандель в середине июня официально говорил, что вариант «Газпрома» позволит снизить стоимость проекта на $11 млрд. О том, каких взглядов придерживается в этом вопросе Total, почему у нее много лет не складываются отношения с «Роснефтью» и какие еще проекты компания хотела бы реализовать в России, в интервью «Коммерсанту» рассказал президент и глава совета директоров Total Кристоф де Маржери.

— Ваш самый крупный проект в России — участие в освоении Штокмановского газоконденсатного месторождения. В последнее время появлялась информация о существовании альтернативных вариантов реализации проекта. Не могли бы вы более подробно рассказать об этих вариантах?

— Высказывается несколько мнений по поводу технической реализации проекта. Но управляющая структура — Shtokman Development AG — одна, поэтому и решение должно быть одно. И нам кажется, что предложение, подготовленное техническими специалистами SDAG, учитывает все необходимые аспекты. И оптимальную технологию проекта, и необходимость учитывать влияние на окружающую среду. Ведь, как никогда раньше, мы должны позаботиться о том, чтобы все наши шельфовые проекты давали стопроцентную гарантию охраны окружающей среды, даже если речь идет не о нефти, а о газе.

С юридической точки зрения дело обстоит следующим образом. Действительно, есть различные мнения, высказываемые людьми, которые говорят о существовании альтернативных возможностей. Против этого никто и не возражает, но это решение должно пройти утверждение совета директоров SDAG, который возглавляет предправления «Газпрома» Алексей Миллер. И я считаю совершенно ненормальной ситуацию, когда кто-то позволяет себе высказываться за пределами управляющей структуры. Это не политика, это вопрос технологий, поэтому я не хочу давать дополнительной информации. Работать над таким серьезным проектом нужно серьезно, и, наверное, не случайно «Газпром» выбрал своих нынешних партнеров. Они имеют опыт работы на шельфе, поэтому давайте дадим инженерам технической команды «Газпрома», Total и Statoil выработать решения, которые они предложат на утверждение совета директоров. Акционеры на совете директоров должны сказать, согласны ли они с тем, как предлагается технически решить проект, или нет.

— Известно, что предлагался как монофазный, так и двухфазный варианты проекта. Какой из них вам кажется оптимальным?

— Монофазный или двухфазный транспорт продукции — это не вопрос для современных технологий. Обе схемы обеспечивают достаточную надежность и экологическую безопасность, у обеих есть свои преимущества и недостатки, и обе мы используем в своей практике, они давно являются традиционными. У меня нет личного мнения по поводу технической стороны проекта, решение должно приниматься совместно. Это общий проект, а не проект Total.

— Чтобы была принята окончательная конфигурация, за нее должны проголосовать единогласно? Или достаточно большинства голосов?

— Единогласно. В проекте такого масштаба мы все в одной лодке. Но время не ждет, нужно действовать быстро и принять окончательное инвестиционное решение в ближайшем будущем, чтобы мы могли выдержать утвержденные сроки: начало транспортировки сырья по газопроводу в 2016 году и начало работы завода СПГ в 2017 году. Это вынуждает нас принять окончательное инвестиционное решение по первому этапу проекта — по трубному газу — в марте следующего года.

— Вы просили премьера Владимира Путина поддержать вас в вопросе сохранения сроков освоения Штокмана. Почему вы считаете это принципиальным?

— Если мы поставили перед собой какую-то задачу и назвали срок, то должны его придерживаться. Этим определяется профессионализм оператора — способностью определить сроки, стоимость проекта и соблюдать их. Нас упрекали в том, что мы затягиваем реализацию проекта. Я сам читал публикацию, где говорилось, что проект должен был быть запущен в 2013 году, а сегодня вы мне задаете вопрос, почему я не хочу отодвинуть его за 2016 год. Мне кажется, это бессмысленная полемика. Если мы не будем соблюдать эти даты, вы первые спросите, почему мы не придерживаемся своих обещаний. Все прекрасно понимают, что этот проект очень важен и для «Газпрома», и для России, с ним увязан проект Nord Stream. Проект не станет лучше от того, что мы задержим его реализацию, он просто будет реализован позже.

Я не оказывал давления на премьер-министра и не просил его повлиять на «Газпром». Я и слова «Газпром» не упоминал в разговоре с ним. Я просто попросил премьер-министра, чтобы он помог нам выполнить проект в срок и не задерживать его. То же самое я попросил у президента Дмитрия Медведева, когда он был в Париже, в точно таких же выражениях.

— А в чем должна выражаться их помощь?

— Они должны сказать, что рассчитывают и надеются, что проект будет выполнен в срок, который определен. И президент Медведев действительно сказал это в Париже, и премьер-министр тоже.

— В Штокмане вы владеете долей в компании-операторе. Это позволяет вам ставить запасы на баланс?

— Мы имеем право учитывать на своем балансе запасы с даты, когда приняты инвестиционные решения по проекту, когда он официально запущен.

— Но SDAG не владеет лицензией.

— Вопрос не упирается в то, кто является владельцем лицензии. Важны права, которыми вы располагаете в совместном предприятии. Они позволяют вам принимать резервы на баланс в соответствии с долей участия в предприятии. Это классический вопрос, который почему-то стал неожиданно муссироваться, мне это даже не очень понятно. При этом скажу, что возможность постановки на баланс части запасов было не главное, что заставило нас принять участие в проекте.

— Какую прибыль вы рассчитываете получить от Штокмана?

— Она формируется на базе себестоимости проекта и наших прогнозов цен на газ на рубеже 2016-2017 годов, и надо иметь в виду, что они будут отличаться от сегодняшних. Оценив эти обстоятельства, мы определяем, подписывать или не подписывать окончательное инвестиционное решение. Проведя соответствующие тендеры, мы имеем довольно неплохое представление о том, во сколько обойдется проект. У каждого партнера есть свои аналитики, которые дают оценку рынка на момент запуска проекта. Но важно определить его конфигурацию, ведь без этого принять инвестиционное решение невозможно.

— На какую стоимость газа Штокмана вы рассчитываете?

— Обычно мы не публикуем цифры, которые закладываются в наших расчетах, ведь у нас есть конкуренты. Но в день, когда будет принято решение о запуске проекта, будут подведены итоги по всем тендерам, вы сможете подсчитать, какие цены на газ закладывались. По нашим оценкам, цены на газ в ближайшие три-четыре года будут оставаться достаточно низкими. А после этого начнут постепенно расти, потому что новых проектов к этому моменту запущено не будет. Именно поэтому имеет смысл инвестировать сейчас, потому что, когда цены вырастут, делать это будет уже поздно. Рассматривая количество проектов СПГ, которые должны быть запущены, видишь, что за рубежом 2012 года практически нет ни одного такого проекта. Именно поэтому цены к этому моменту начнут повышаться. Мы стараемся, чтобы Штокмановский проект оказался наименее дорогостоящим из всех возможных вариантов. Ведь если после проведения тендеров выяснится, что подрядчики предлагают цены, которые выходят за рамки нашей оценки газового рынка на 2016-2017 годы, мы окажемся в тяжелом положении.

— Владимир Путин в июньском разговоре с вами подчеркивал, что в России есть и другие СПГ-проекты, в которых можно участвовать. Самый крупный и известный из них — «Ямал СПГ». Total планирует присоединиться к нему?

— Когда Владимир Путин пригласил иностранные компании на совещание, которое состоялось в сентябре 2009 года в Салехарде, он попросил всех высказать свои предложения по поводу развития региона. Позднее все участники получили письмо от министра энергетики Сергея Шматко, в котором также нас просили изложить свое видение развития газовой промышленности в этом регионе. Приблизительно в это же время НОВАТЭК начал проводить тендер по поиску партнера в проекте СПГ на полуострове Ямал. На наш взгляд, это был способ наиболее эффективно и наиболее быстро присоединиться к проекту, который нас, безусловно, интересует. Даже при том, что Штокмановский проект и проект «Ямал СПГ» имеют определенные различия, между ними много общего. И наш опыт, полученный в рамках одного проекта, пригодится в другом. Поэтому мы сделали предложение в рамках тендера, который проводил НОВАТЭК. Ждем от них ответа.

— Когда они должны дать ответ?

— В техническом задании тендера не была указана дата принятия решения.

— Какая доля в проекте вас интересует?

— Мы делали предложение на долю с 20 до 25%.

— Почему?

— У нас 25% в Штокмановском проекте, проект «Ямал СПГ» тоже очень привлекательный, но не легкий. Мы не будем мажоритарием, поскольку НОВАТЭК оставляет за собой более 50%. В этом случае 25% достаточно, чтобы эффективно выполнять роль акционера.

— Если вы рассматриваете возможность получения 25% в проекте, означает ли это, что там может появиться еще один иностранный партнер?

— Я не могу ответить на этот вопрос. Думаю, что может появиться другой партнер, но решение не за нами. И в своем предложении мы не выдвигаем оговорок, что примем предложение только при наличии еще одного партнера. Это дело НОВАТЭКа, они должны понимать, что им выгоднее. Но мы, естественно, будем учитывать, кто предлагается в качестве партнера, в первую очередь с точки зрения финансирования.

— Что Total готова предложить НОВАТЭКу за вхождение в «Ямал СПГ»? Может быть, совместные проекты в третьих странах?

— Речь не шла о каком-то комплексном предложении, мы должны были дать ответ на полученное техническое задание, никаких дополнительных условий не было. Это не мы решали. Но предложения на одну и ту же тему легче сравнивать. А если они касаются разных проектов, то сложнее оценить, чье предложение в конечном счете лучше. Но это не значит, что что-то мешает нам заниматься другими совместными проектами. У нас уже есть «Тернефтегаз» — совместное предприятие по разработке Термокарстового месторождения.

— А почему вы решили заняться этим проектом? Он небольшой для такой крупной компании.

— Действительно, по нашим меркам это не очень большой проект, но это наш первый проект в данном регионе и первый проект с НОВАТЭКом. Наши команды сумели лучше друг друга узнать, и в этом проекте нас в большей степени интересовало установление партнерских отношений, чем проект сам по себе. Но он все равно остается интересным. Потому что гигантские проекты иногда достаточно неповоротливы.

— Какими будут инвестиции в «Тернефтегаз»?

— Первое инвестиционное решение по этому проекту ожидается в размере около $1 млрд на срок до пяти лет — до начала добычи. Проект не такой уж и маленький.

— Вы рассчитываете экономику Штокмана при существующей налоговой ситуации?

— Естественно, мы не можем закладывать параметры, которые не контролируем.

— Многие компании считают, что при нынешней налоговой ситуации на шельфе работать нерентабельно.

— Что касается Штокмановского проекта, то единственный голос, который может звучать по этому вопросу,— это голос «Газпрома». А по Ямалу мы ждем, когда будут определены налоговые условия. В сентябре премьер-министр сделал официальное заявление, в котором сказал, что прекрасно осознает, что специфика ямальских проектов потребует принятия каких-то неординарных решений по налогообложению. И тут мы разделяем мнение российских компаний.

— Какие еще проекты в России могут интересовать Total? Например, Астраханское месторождение «Газпрома»?

— Мы действительно обсуждали этот проект с «Газпромом», но речь пока идет о технических аспектах. Астраханский газ — очень непростой, и сейчас продолжается изучение вопросов, связанных с резервуаром месторождения, с коллектором. Мы не очень сильно продвинулись в этом обсуждении.

— Другие проекты?

— Total уже приняла на себя довольно большие обязательства в России: Штокмановский проект, Харьягинское месторождение, разработка Термокарстового месторождения. График реализации по Ямалу пока не определен, поэтому мы рассматриваем возможности и в других проектах с другими российскими компаниями.

— Total заявляла о возможности продаж части своих НПЗ. Был ли интерес со стороны российских компаний?

— Что касается европейских НПЗ, то вы, наверное, знаете, что на наш тендер по НПЗ Dunkerque (НПЗ в Дюнкерке на севере Франции) предложений не поступило. Сейчас мы запускаем процедуру по продаже НПЗ Lindsey (завод в графстве Линкольншир в Великобритании), но на текущей стадии имена претендентов являются конфиденциальной информацией, поэтому я не могу сказать, как обстоят дела. С одной стороны, многие российские компании действительно проявляли интерес к западным НПЗ, но с другой — за рубежом они достаточно инертны, за исключением Ирака. В России такие инвестиционные возможности, что нет оснований так уж сильно рваться за пределы страны и искать там активы. Но это мое личное ощущение. По моим представлениям, несколько лет назад российские компании были больше нацелены на поиск зарубежных активов, но теперь в связи с Ираком складывается иная ситуация. ЛУКОЙЛ проявил очень высокую активность, и мы с ними вели переговоры на эту тему (сотрудничества в Ираке), но пока ничего не произошло.

— А переговоры с другими компаниями о проектах за пределами Ирака?

— На сегодняшний день нет. Потенциально это возможно с «Газпромом». Он уже был нашим партнером в Иране по Южному Парсу, и надо сказать, что это был первый крупный актив «Газпрома» за рубежом в разведке и разработке.

— Вы сотрудничаете с «Роснефтью»?

— Мы действительно хотели бы выйти на тему, которая могла бы стать основанием для сотрудничества, в первую очередь в разведочных проектах на территории России. И в настоящее время ведется обсуждение нескольких таких тем, но пока все находится на начальной стадии.

— Еще весной 2007 года глава «Роснефти» Сергей Богданчиков говорил о перспективах сотрудничества. Почему так много лет ничего не получается?

— Все знают, что в истории наших отношений с «Роснефтью» был непростой момент, связанный с Ванкорским месторождением (Total судилась с «Роснефтью» за долю в проекте разработки Ванкора и, хотя в проект так и не попала, отсудила в конце 2006 года у «Роснефти» $116 млн — ред.). Надо откровенно сказать, что это не способствует улучшению отношений. Но сегодня у нас нет никаких разногласий. Просто мы еще не вышли на какой-то проект, который заинтересовал бы нас.

— Сейчас все чаще обсуждаются альтернативные обычному природному газу виды — сланцевый газ, газ из угольных пластов. Могут ли они стать реальными конкурентами традиционной добыче?

— Тема сланцевого газа и других нетрадиционных видов газа прозвучит после 2012 года. Это очень хорошая новость как для газовой промышленности, так и для потребителей. Она означает, что запасов газа больше, чем мы предполагали, и его хватит еще на десятки и десятки лет. Но чтобы полностью удовлетворить растущий спрос, только этого все равно недостаточно. Ведь, с одной стороны, имеются запасы газа, с другой — производственные мощности. А чтобы нарастить добывающие возможности, в особенности за пределами США, потребуется время. Так что добыча сохранится на «полке» (стабильный уровень производства без роста и падения). В газовой отрасли складывается такая же ситуация, как и с ценами на нефть: существуют значительные запасы, в том числе нетрадиционных видов сырья. Но для их вовлечения в разработку нужно значительное время. Ведь наличие запасов не означает, что в конкретный момент времени на рынке достаточно нефти. Нужно учитывать политические вопросы, экономические вопросы себестоимости, проблемы экологии и окружающей среды. Поэтому в целом ряде стран нам не удается наращивать производственные мощности с той скоростью, с которой нам бы этого хотелось.

— На сессии «Глобальная энергия» на Петербургском форуме было голосование: считаете ли вы, что к 2030 году появятся действительно альтернативные газу источники? Как вы проголосовали?

— Я проголосовал, как большинство (то есть «нет».— ред). Но я был удивлен даже тем, что 30% думает по-другому. Мне кажется, это связано с тем, что вопрос был задан недостаточно ясно. Я его понял так: будут ли к 2030 году существовать источники энергии, действительно способные заменить газ? И я сказал: нет. Но некоторые могли понять по-другому: появятся ли в принципе альтернативные источники? И тут ответ — да, и я бы ответил: да. Газа хватит гораздо больше, чем до 2030 года. Но добывать его будет все труднее и труднее, а обходиться это будет все дороже и дороже.